Джером Дэвид Сэлинджер - Ранние рассказы [1940-1948]

За три года в Европе Корин познакомилась со многими мужчинами и молодыми людьми, но единственным ее настоящим другом стал юноша из Детройта. Звали его Пат: правда, я не знаю, было это сокращением от имени Патрик, или от фамилии Патерсон. Во всяком случае, именно он сумел вдолбить Корин, что надо закрывать глаза, когда целуешься. Он же, скорее всего, стал первым, кому Корин позволила пройтись по улицам своего детства и увидеть маленького мальчика в шерстяном авиаторском шлеме.

Молодой человек из Детройта не был простофилей. Узнав, как часто Корин совершает уединенные прогулки в прошлое, он попробовал вмешаться. Руководствуясь самыми благими намерениями, он пытался изменить направление ее мыслей. Бедняга, увы, не успел. Он выпал на полном ходу из девятой машины Корин и разбился насмерть.

После его гибели Корин вернулась в Америку. Она поехала в Филадельфию, в дом троюродной сестры, где студенткой всегда проводила каникулы. Прожила она там месяц. Однокурсница из Уэлсли рассказала ей по телефону об одной громадной, жутко дорогой, одним словом, чудненькой квартирке в районе Восточных Шестидесятых в Нью-Йорке. Однокурсница сказала, что квартира — именно то, что нужно Корин.

Корин сняла нью-йоркскую квартиру и просидела в ней безвылазно почти полгода. Она много читала. Молодой человек из Детройта был помешан на книгах и благодаря ему Корин пристрастилась к чтению. С несколькими соученицами по Уэлсли она ходила пообедать или в театр. По просьбе отцовского адвоката подписывала время от времени бумаги. Но за семь с лишним месяцев, проведенных в Нью-Йорке, никаких существенных перемен в ее жизни не произошло.

Несколько раз ей назначал свидание брат ее последней соседки по комнате в колледже. Молодой человек считался едва ли не первым бабником в городе, но Корин, по молодости, как-то раз объяснила ему, что у него просто страшнейший Эдипов комплекс. Раздосадованный юный джентльмен выплеснул ей в лицо виски с содовой и угодил сильно замороженным кубиком льда в правый глаз. Вздувшийся фонарь положил начало профессиональной карьере Корин, потому что, когда он бесследно исчез, ей захотелось это отметить неким полезным начинанием. Другими словами, она позвонила Роберту Уэйнеру, пообедала с ним и попросила узнать, не найдется ли для нее места в журнале, где он трудится.

Думаю, здесь стоит между делом упомянуть, что Роберт Уэйнер — это я. Достаточно серьезных оснований вести рассказ от первого лица у меня нет.

Корин не виделась с Уэйнером почти четыре года. Правда, в годы учебы она виделась с ним куда чаще, чем с другими мальчиками. Она находила его смешным. Узнав об этом, Уэйнер, разумеется, стал еще смешнее. На выпускном балу в Уэлсли он повел себя до того смешно, что Корин в слезах упрашивала его уйти к себе в колледж. Влюбленный в Корин Уэйнер сразу покинул Уэлсли. Он писал ей, пока она была в Европе, отправляя те письма, которые выуживал невредимыми из мусорной корзины.

Шефу Уэйнера Корин сразу понравилась, и он поручил ей подбирать материал для литературного обработчика статей. Этим Корин и занималась около года. Затем обработчик опубликовал сенсационный роман и уехал в Голливуд, а ей поручили его работу, состоявшую в подборе прилагательных: высокий, сухопарый левша Энтони Крип вместе со своей хромой девяностотрехлетней бывшей супругой, в прошлом маникюршей и т. д. После этого фамилия Корин постоянно двигалась к началу списка сотрудников редакции, и через четыре года в одном ряду с ней стояло всего четыре фамилии. Грубо говоря, это означало, что читать ее рукописи в журнале имели право человек сорок, не больше.

Карьера ее складывалась на редкость благополучно. Начиная работать, она совершенно не представляла себе, что рискует потерять, не состоявшись как профессионал. В итоге, отсутствие рвения в учреждении битком набитом энергичными, честолюбивыми людьми сошло за уверенность в себе. В дальнейшем Корин было нетрудно поддерживать репутацию. Из нее вышла первоклассная журналистка. Причем она стала не только хорошим репортером и редактором, но и отличным, можно сказать, блестящим, театральным обозревателем.

Что же касается личной жизни Корин в первые пять лет ее работы в журнале, то, мне кажется, чтобы рассказать о ней, хватит одного листка бумаги для заметок.

Ее жесткошерстный терьер, Мэлколм, плохо воспитан и едва ли перевоспитается.

Она легко и без шума жертвует деньги на благотворительность как организациям, так и отдельным лицам.

Она любит двустворчатых моллюсков и заказывает обычно двойную порцию.

Она не обманывает.

В такси она почти наверняка обернется, чтобы посмотреть, как перейдет через дорогу ребенок.

Она не станет обсуждать идиосинкразию.

Она постоянно возобновляет подписку на «Вестник психоанализа», — издание, которое практически не открывает. У психоаналитика она ни разу не была.

Ноги у нее делаются красивее с каждым годом.

Роберт Уэйнер купил к тридцатилетию Корин два подарка. От одного — обручального кольца — Корин уклонилась, и Уэйнер (все-таки смешной человек) попробовал просунуть его в кассу автобуса на Мэдисон-авеню. Второй подарок — книгу стихов под названием «Робкое утро» — Уэйнер положил к ней на стол в редакции с запиской, в которой говорилось: «Тот, кто написал эти стихи, — Кольридж, Блейк, Рильке и даже больше».

Корин поехала домой на такси, книгу прихватила с собой и бросила на кровать.

Она снова взяла ее в руки уже лежа в постели, поздно ночью. Скользнув взглядом по обложке, она открыла томик со смутным ощущением, что ей предстоит прочитать стихи, которые написали не Т. С. Элиот и не Мариан Мур, а какой-то не то Фейн, не то Флад, не то Уилсон.

Корин пробежала глазами два первых стихотворения — оба показались ей заумными и требующими осмысления — потом рассеянно начала третье. Однако, внезапно посочувствовав автору, которому попадаются читательницы вроде нее, она из вежливости вернулась к первому стихотворению. Однажды у нее уже было нечто подобное с Мариан Мур.

Первое стихотворение дало название сборнику. На этот раз Корин прочитала стихотворение от начала до конца вслух. Она все равно его не воспринимала. После того, как она прочитала его третий раз, оно кое-как зазвучало. Когда она прочитала стихотворение четвертый раз, оно зазвучало хорошо. В этом стихотворении были такие строчки:

Не пустошь — опрокинутый, могучий лес, ушедший кронами под землю глубоко.

Словно почувствовав, что надо немедленно мчаться в убежище, Корин отложила книгу. Многоквартирный дом, казалось, вот-вот накренится и, рухнув, погребет под собой всю Пятую авеню до самого Центрального парка. Корин выждала. Захлестнувшая ее волна правды и красоты медленно отступила. Она взглянула на обложку книги. Потом уставилась на нее. Потом внезапно вскочила с постели и набрала номер Роберта Уэйнера.

— Бобби? — сказала она. — Это Корин.

— Ничего, ничего. Я не спал. Еще и четырех нет.

— Бобби, кто такой Рэй Форд?

— Кто?

— Рэй Форд. Ты подарил мне его стихи.

— Слушай, можно я сначала посплю, а потом…

— Бобби, прошу тебя. По-моему, я его знаю. Возможно, знаю. Я была знакома с человеком, которого звали Рэй Форд — Рэймонд Форд. Правда.

— Отлично. Буду ждать тебя в редакции. Спокойной…

— Бобби, проснись. Прошу тебя. Это страшно важно. Ты что-нибудь о нем знаешь?

— Только то, что написано в рекламе на суперобложке. Больше ничего…

Корин повесила трубку. Разволновавшись, она не подумала, что можно заглянуть на суперобложку сзади. Кинувшись снова к кровати, она прочитала несколько слов, посвященных Рэймонду Форду.

Тот Рэй Форд, о котором шла речь, за поэтические произведения был дважды награжден премией Раиса, трижды ежегодной премией Штрауса, а в настоящее время наряду с творческой работой занимался преподавательской деятельностью в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Родился он в Бойсе, в Айдахо, обстоятельство, увы, огорчительное — хотя могло быть решающим — Корин не знала, откуда родом ее Рэй Форд.

В заметке, между тем, говорилось, что ему тридцать. Возраст совпадал точно, как в аптеке.

Корин стала смотреть, нет ли посвящения. Оно было. Книга была посвящена памяти некой миссис Риццио.

Сведения были весьма приблизительны, но воображение у нее уже заработало. Все получалось очень просто. Миссис Риццио, мать Форда, взяла фамилию второго мужа. Корин и в голову не пришло, что автор (как и любой человек) едва ли станет говорить о родной матери в третьем лице. Логика ни к чему, когда хочется обмирать от восторга. Она снова забралась в кровать с книгой.

Корин сидела в постели, не отрываясь от «Робкого утра», — она не выкурила ни одной сигареты, — пока горничная не пришла, чтобы разбудить ее к завтраку. Одеваясь, она буквально чувствовала, как стихи Рэймонда Форда бродят по ее комнате. На всякий случай, чтоб они не приняли естественного для них горизонтального положения, она поглядывала в зеркало туалетного столика. Уходя на работу, она поплотнее прикрыла дверь.